Понятно было, что что-то назревает, но что именно – не понятно. После похищения сразу же началась операция «Шува ахим» – верните детей, верните мальчиков. Начали прочесывать всю территорию вокруг места, где они исчезли. Израиль – страна маленькая, так что конечно все сопереживали семьям подростков и хотели, чтобы, в конце концов, их нашли живыми.

Но лично для меня самое тяжелое впечатление у меня было от другого события. Когда объявили, что найдены тела троих подростков, то через, наверное, день, еврейские террористы похитили в ответ четырнадцатилетнего арабского мальчика и сожгли его. И стало понятно, что это поворотный момент, что как раньше все уже не будет. Было очень неприятно. Если реакцией на похищение троих подростков – была сопричастность. Хотелось что-то сделать, хотя и понимаешь, что ничего сделать не можешь. То тут было совсем иное ощущение: я не хочу здесь жить, хочу выключить новости и уехать. Потому что это красная черта, которую переходить нельзя.

Ну, знаешь… Желание куда-то уехать – оно перманентно у израильтян (смеется). Но тогда оно было очень усилено. Потому что было стыдно за своих.

Да, не за действия израильской Армии. А за то, что вот эти люди, которые сделали такое!.. Они часть моего народа, то есть часть меня. Когда это делают арабы, то… окей, мы к этому привыкли (замечает Миша со вздохом). Но мы всегда гордились тем, что мы выше этого. Что мы не такие как они. Что мы не способны на подобные низкие поступки. А тут оказалось, что способны. И принять то, что случилось, было очень сложно.

Вообще эту ситуацию еще можно рассматривать, как плевок в сторону Фатаха. Потому что на тот момент ХАМАС и Фатах подписали договор о создании единого легитимного правительства. И ХАМАС хотел показать, что: «мы те, кто следит за ситуацией, мы все контролируем». Во-первых, они это могут доказать тем, что распространяют информацию в местных СМИ. А, во-вторых, тем, что запускают ракеты в сторону Израиля.

Да, по Сдероту, Ашкелону, Беэр-Шеве, например. Но тут начался запуск ракет в сторону Тель-Авива и Иерусалима. И в первый же день операции меня призвали в Армию. Когда я получил повестку, мы семьей были приглашены на детский день рождения в бассейн. Повестка – это телефонный звонок. Было где-то полчетвертого. Сын только проснулся после дневного сна, и жена пошла его умывать. Я собираю сумку, и тут звонок. Поднимаю трубку и получаю сообщение. Прихожу к супруге и говорю: «Знаешь, ты, наверное, одна поедешь». «Чего, в армию?» - спросила она. И все. Это было что-то такое абсолютно техническое. Они с ребенком поехали в бассейн, а я в армию.

В этот раз было призвано 80 тысяч солдат-резервистов. Последний раз такой большой призыв был во время Второй ливанской войны. Это что-то такое «простое», что берется в расчет, когда ты остаешься здесь на ПМЖ.

Самое классное определение этой ситуации дала моя жена, когда я приехал домой на побывку. Я спросил у нее: «Ну как вы здесь?» Она говорит: «Дорогой, я же из Питера. Для меня бомбежка, это как «эта сторона улицы опасна при артобстреле».

Очень скучная. Я был на операции 24 дня. У меня были билеты заграницу, поэтому смог уехать раньше. К тому же имелась такая возможность. У нас в части было 105% призыва. Потому что в армию пришли еще и волонтеры, то есть люди старше сорока. По специальности я военный фельдшер. Номинально нас должно было быть четверо, а фактически было семь человек. Поэтому иногда можно было ездить домой и навещать семью.

Из-за операции мне пришлось отменить две экскурсионные группы Таглита. Я потерял на этом очень много денег. За армейский сбор платят. Но, поскольку я считай, занимаюсь малым частным бизнесом, то платят по средний годовой. Позже, когда я получил платеж от страховой компании, мы с женой посмеялись: «Классно я стране-то пожертвовал: не только время, но и деньги».

Но самое странное было, что внутрь Газы вошли только срочные войска. То есть нас призвали для того, чтобы сменить срочников. А конкретно наше подразделение – просто сидело на границе. А просто сидеть на границе и ждать у моря погоды – это самое ужасное, что может быть. Потому что ты понимаешь, что в любой момент тебя могут поднять и повести внутрь Газы. Ну и к тому же граница - это пятнадцатисекундная зона.

Мне тут коллега, тоже гид, на днях рассказал, что он недавно с туристами был на Масличной горе. И они спрашивают, а далеко ли от нее до сектора Газа. И он ответил, что две минуты. На что они посмеялись: «Вы теперь расстояние измеряете в минутах и секундах». И это действительно так. Пятнадцать секунд – это ничто, особенно, если это ночью. Так что в какой-то момент мы просто перестали бегать в бомбоубежище. Просто выходили из палатки на улицу. Ложились на землю, закуривали и смотрели, как летят ракеты, а Железный купол их сбивает. Такая полная апатия. В какой-то момент к нам в часть привезли телевизор, и у нас был своего рода стереоэффект, потому что мы видели ракеты по новостям, и в жизни.

Сначала где-то с неделю велась только воздушная операция. А потом началась наземная, пошли войска в Газу, и начали погибать пацаны. Для нас, резервистов, средний возраст которых был от 23 до 45 - это был сильный удар. Ты сидишь на границе, и тут приходят сообщения, что погибают восемнадцатилетние дети. Такое, конечно, слышать непросто.

Плюс ко всему было много таких случаев, когда в армию призывались целыми семьями. Например, отец, у которого милуим, то есть он резервист, призванный в армию, и при этом его дети служат. А те, кто входит в Газу сдают телефоны и средства связи. И ты сидишь и понимаешь: я волнуюсь за сына, который остался в Иерусалиме. Сосед слева, из Ашкелона, и вся семья его живет там, так что его близкие находятся в постоянной опасности, и не по одному разу в день бегают в бомбоубежище. И другой мой сосед, у которого ребенок сидит уже целую неделю в секторе Газа. И соответственно все это время он не получал никаких вестей от него. Вот такая вот ситуация. С одной стороны переживания постоянные за семью, с другой режим ожидания.

31 июля я получил освобождение. 1 августа уже был на море в Испании. А 2-го - в Голландии, в Амстердаме, так что восстанавливался в голландских кофешопах (смеется). Мы семьей там провели неделю, и это было очень полезно, потому что обстановка полностью сменилась.

Я знаю, что полторы недели после окончания операции, гостиницы в Эйлате были переполнены. Очень многие израильтяне поехали туда, чтобы отдохнуть. Это был конец лета, последние дни, когда можно побыть, отдохнуть всей семьей перед садиком, школой, работой. В Бен-Гурионе было несметное количество пассажиров, за последние, наверное, лет десять, потому что все решили наверстать упущенное за лето и хоть как-то отдохнуть, потому что с начала июля было всего полторы недели спокойствия.

Посттравматический синдром – это нечто постоянное в Израиле, так что в этой области есть хорошие специалисты, и они неплохо справляются со своей задачей. Занимаются этим полуволонтёрские-полугосударственные организации. По всему Израилю размещены рекламы со слоганом «Не держи ничего в себе» и ниже несколько телефонов, по которым можно получить психологическую помощь. Не знаю, насколько это действенно, потому что у меня, таких больших проблем не возникло.

Тем, что была наземная операция, а во время наземной операции всегда гибнет больше людей. Было очень много погибших среди солдатов-одиночек, и на их похороны собиралось по десять тысяч человек и более. В Ашкелоне, например, был запрет на то, чтобы в одном месте собиралось более трехсот человек из-за обстрелов. Так там, на похороны солдата пришли восемьдесят тысяч человек. Полиция пыталась сначала всех разогнать, потом они плюнули на это, и пытались всю эту толпу как-то охранять.

Так скажем, если «Облачный столб» чувствовали только жители, непосредственно живущие поблизости от Газы, то эту операцию почувствовал весь Израиль. ХАМАС очень сильно увеличил дальность полета своих ракет, а во время предыдущей операции их было запущено всего две или три в сторону Тель-Авива, а в эту каждый день по несколько штук. Тель-Авив раньше считался таким островком, пузырем, в котором люди живут и не знают, что происходит по сторонам. То в этот раз, Тель-Авив стал «частью страны», что очень сильно консолидировало народ, и мы все стали едины. Сейчас все снова стали собой: русскими, мараканцами, религиозными и светскими, правыми и левыми, но все полтора месяца операции мы были единым народом Израиля.